Солнце… Какое оно бывает разное: дарует приятную теплоту, позволяя согреться; но иногда беспощадно выжигает все. И тогда кажется, что это ад, или, может, рай - кому как. А порой с этим небесным светилом связано какое-то важное событие, что-то необычайно важное… Рассвет: утро - начало дня, или конец - завершение долгой, жуткой войны, которая кровавыми пятнами оставляет свои следы на страницах истории. Каким бы ни был ее исход, она все равно движет тебя назад, забирает очень многое, порой все, ну, или почти…
Что делать человеку, на которого война обратила особое внимание, с великой сосредоточенностью разбирая по крупицам землю, на которой он стоит, что тогда? Остается приспосабливаться, а иначе ты вымрешь - таково ее условие, закон войны. И вот он, живой пример приспособленности к ее прихотям: этот человек инвалид, только этого не видно невооруженным глазом - вообще, раны в сердце трудно заметить, особенно если скрывать их.
У этого человека своеобразная и необычная память: исключительное в ней то, что все прихоти, эксперименты, опыты войны, отраженные на нем, он хранит под замком в сундуке. На его крышке липкой, алой, с привкусом металла, «живой водой» начертано: «Помнить, но не вспоминать». И что интересно, этот ларец так и стоит закрытым всегда, ну, или почти всегда. Иногда (конечно же, он не может самовольно открыться), но внутри него копошатся, толкаются особые воспоминания, стремятся на свободу, с неимоверным желанием, всеми правдами и неправдами, пытаясь открыть крышку. Но, конечно же, им не удается – человек давно научился держать это под контролем. Когда-то, безоговорочно, они вырывались в мозг, проедая, как кислотой, его изнутри. Остановить такое было трудно, но необходимо. Со временем много всяких замков и крепежей пытались не дать крышке запретного сундука открыться. Однажды это получилось. Тогда креплений становилось все больше и больше, изобретательней и изощренней. Вскоре они и вовсе скрыли ларец, причиняющий столько боли.
Но как всегда слабости: как колкие усмешки судьбы, впивающиеся в тебя тогда, когда не ждешь их, когда забываешь, что они существуют. И в голове, как яблоко из райского сада, зарождается мысль, желание хотя бы слегка приоткрыть крышку столь важного предмета, которого уже давно не видно из-за закрывающих его замков, ремней, креплений… Где змея, где эта ненавистная рептилия, что принесла на своем хвосте эту запретную, зудящую мысль, что сундук можно приоткрыть, хотя бы на чуть-чуть?! Удовлетворенно щелкнув длинным языком и пару разу моргнув, пресмыкающееся заставляет корчиться от жгучей боли ее яда – мысли открыть ларец. Невыносимое чувство – сопротивляться и идти против себя, заставляя измениться до неузнаваемости, но только внутри – снаружи никаких перемен! Кто эта змея, может за сухой, серебристой кожей притаилась война или прячется судьба? Ответ назойливо жужжит в голове, но его не поймать…
И эта мысль не дает спать, мешает думать, в корне изменяет жизнь: надеешься, избегаешь ее, но она никуда не уходит. Как луна в полнолуние преследует оборотня, как смерть подстерегает старика на каждом углу, как хищник догоняет свою жертву, так и тут: можно лишь оттягивать время. Но чем сильнее оттягиваешь момент, тем сильнее он ударит тебя.
Необходимо смягчить удар, что человек и делает – он идет в бар. Да уж, огневиски затмят что угодно, но почему-то терзают сомнения – может ли этот напиток заглушить настойчивые удары, доносящиеся изнутри, из того самого запретного сундука? Человек не знает: как наивный ребенок он верит в это, хотя нет, почти верит – надеется…
Прежде чем зайти в заведение, слишком обшарпанное, чтобы даже носить это звание, человек взъерошивает непослушные черные, как ночь в новолуние, волосы, стряхивая с них снег, мельком взглянув в пыльную витрину - внутри слышно, как натягивается один из ремней. На него смотрит собственное отражение: волосы намокли и свалялись в прядки, как будто сальные, тусклое стекло делает кожу изжелта-белой… Внутри слышится звук рвущейся драконьей кожи – ремня, сдерживающего самое дорогое, но запретное - он почти порвался. Стоп, даже думать об этом нельзя!
Карая себя за раннюю мимолетную слабость, человек отворяет жалко заскрипевшую, старую, замызганную дверь и проходит внутрь бара. У стойки он поправляет свои круглые очки, снова едва не съехавшие с кончика носа. Старый, слегка сумасшедший бармен, с оттопыренными ушами и большими глазами навыкате, вглядывается в его лицо - взгляд кажется знакомым. Теперь, как струна, напряглось еще одно крепление, сдерживающее все тот же запретный ларец.
Заказав огневиски, человек ищет свободное место, но как назло, его не оказывается, и почему именно сегодня необходимо сюда идти? Но он знает ответ – сегодня траур и праздник одновременно: одни отмечают освобождение от наитемнейшего волшебника всех времен, другие пришли вспомнить родных и близких, которых не пощадила война. С громким лязгом резко натягиваются цепи, также сковывающие запретную часть мозга или сердца… Это не важно, необходимо – продержаться еще чуть-чуть.
Человек проходит вглубь заведения, беспомощно ища пустующий столик. Почти находит: в самом углу у окна – вот, что ему нужно, но за ним кто-то сидит. Подойдя поближе, выясняется, что его занял мужчина, от которого несет спиртным и табаком одновременно. Через минуту человек уже сидит напротив него - снова оживает ларец, но теперь-то почему? Взгляд на мужчину, и копошение становится сильнее, но этого мужчину никак не вспомнить: тучные формы, светлые волосенки, бледные глаза, утопающие в громоздком, розовом лице. В руках незнакомца бутылка медовухи, а может еще чего-нибудь, рядом – опустошенные банки из-под сливочного пива.
Становится не по себе от назойливых тычков изнутри пока еще запертого сундука. В ожидании заказа человек смотрит в окно – солнце почти село, вся улица купается в последних лучах кровавого заката - это что-то напоминает… Ах, да, точно, один из рассветов! Вдруг с оглушающим треском рвется один из ремней, и в мозг холодящими прикосновениями прокрадывается воспоминание: тот рассвет, наконец пришедший, который послужил эффектной декорацией к концу, к завершению войны. Это было кровавое утро, во всех смыслах, казалось, его отголоски проникли в бокал только что принесенных огневиски.
Человек вглядывается в него: с поверхности смотрят зеленые глаза, цвет которых дан от рождения, который не изменить. Багровый цвет напитка как-то странно перекрашивает волосы, отчего они становятся огненно-рыжими - самая тяжелая, массивная цепь с одним из самых крупным замком разлетается на обрывки звеньев со звуком, сравнимым только с разрывом гранаты: перед мысленным взором предстает она. Все тело наполняется жаром, где-то вдалеке, будто чужое, бухает сердце, мысли затуманиваются - это все огневиски? Почти…
Вдруг в них вмешивается голос – что-то бессвязное плетет опьяневший светловолосый мужчина про то, как пошел охотиться на кабанов, а повстречал оборотня, как жутко тогда испугался, но дальше уже не важно - сдался еще один крепеж. Теперь был виден маленький кусочек самого сундука: как раз тонкая щель между крышкой, и, собственно, этим ларцом.
Человек заставил себя сменить ход мыслей, изучая обстановку бара: небольшие выскобленные столики, шаткие деревянные стулья, картины, с которых торжественно машут прошлые хозяева заведения. Между двумя более серьезными людьми (его основателями) висят ветвистые рога - именно с оленятины началась история «Дырявого Котла». Совершенно не зная, что делать с тушей рогатого животного, «первооткрыватели» запихали его всего в котел, а после усердного размешивания рога, теперь отреставрированные магией и занимающие почетное место на стене, пробили его насквозь. Испорченную посудину выбрасывать было жалко, уже позднее ее переплавили, и теперь она является ничем иным, как вывеской бара, что было, конечно же, хорошей рекламой. Вспоминая эту историю, рассказанную ему его лучшей подругой, умнее которой не найти, человек рассматривал знаменитые рога оленя… Неожиданно разлетается на мелкие детальки огромный замок - в страхе продолжения был осушен третий, нет, четвертый бокал огневиски.
Толстяк, что сидит за этим же столиком, уже мирно похрапывает в лучах почти ушедшего за горизонт солнца. Человек снова взглянул в окно, заметив какое-то шевеление на улице: за угол заворачивала собака или пес. Небольшая, но, тем не менее, угольно-черная, худющее телосложение, свалявшаяся шерсть отбросила все сомнения – псина бродяжничает… Треснуло самое витиеватое крепление, выглядевшее таким надежным, разработанное еще в пятнадцатилетнем возрасте - все, так нельзя!
Человек заказывает еще спиртного, расталкивает толстяка. Тот сначала недовольствуется, но увидев перед собой пузатый бокал огневиски, который ему явно не по карману, он готов на все, ну или почти. Тут-то оно и случается: оставшиеся крепления ослабевают, их рвут воспоминания из запретного сундука, так долго пылившегося в самом дальнем углу. Все тени прошлого разные: одни из них тут же вырываются наружу, срывая крышку с петель, наслаждаясь безумной силой свободы; другие, напротив, очень медленно покидают свою темницу, зная, что еще не скоро вернуться обратно - они-то и самые сильные, самые жгучие, самые больные. Скользкими прохладными пальцами нащупывают дорогу, парализуя мозг, почти как дементоры. А некоторые вообще не покидают изуродованный сундук – они уже сдались, так и не дождавшись освобождения.
Человек все рассказывал и рассказывал о своей жизни: о матери с отцом, которых живыми он уже и не помнит; вспоминал крестного, и тех, которые сами сделали его крестным. Во всех подробностях описывал самого мудрого волшебника, чья бездонная, пронизывающая насквозь, голубизна глаз не сравнится ни с чем. Упомянул даже предателя, которого лишил жизни желанный, но темный подарок. Особое место отдал чародею, который все жизнь любил лилии, точнее только одну. Человек вспоминал всех, почти…
В порыве ностальгии, он и не заметил, когда его собеседник, уткнувшись носом в стол, и все еще сжимающего в пухлой руке пустой бокал из-под сжигающего мозг спиртного напитка, уснул. Только резкий неравномерный храп остановил длиннейший монолог человека, почти… Пусть он и молчал, внутри все кричало - причем непростительное, запрещенное: то, что было заперто в сундуке.
Человек, казалось, не замечал, как посетители расплачивались, вставали и уходили - занятыми оставались только их столик, да и еще в другом углу бара. За ним сидели три почти неподвижные фигуры, скрытые темными мантиями, но было заметно, что все трое блондины. Самый высокий из них, скорее всего мужчина, крутил в длинных узких пальцах наполовину опустошенный бокал; средняя фигура, судя по очертаниям, являлась женщиной. Идеальная осанка помогала определить ее к аристократичным особам. Третий (по длине волос и телосложению – парень), сидел спиной, понурив голову, тоже не двигаясь, почти…
Из раздумий вывел высокий голос: молодая женщина будила полного блондина. Поймав взгляд, по ее мнению завсегдатого собутыльника, представилась его женой, Викторией Дурсль, затем увела что-то бормотавшего сквозь сон и явно недовольного супруга в верхние комнаты. Троица, что располагалась за столиком у противоположного края бара, расплатившись, тоже покинула «Дырявый котел».
Бармен, взглянув на оставшегося посетителя, тихо вздохнул и, утроившись в своем ободранном кресле поудобнее, задремал. Заведение нужно было давно закрывать, но он бы, ни за что не выгнал оставшегося посетителя: он, зная его, понимал как ему тяжело, и, поэтому, не беспокоил.
Сколько так просидел человек? Пока вдоволь не надышались свободой воспоминания. С первыми лучами солнца, спросонок выглядывающими из соседнего окна, они наконец-то утихомирились. Их даже удалось вернуть в столь ненавистный им сундук, но его нужно еще и запереть – крышка есть, а вот крепление, соединяющее ее с основной частью, разлетелась в стальные щепки, тогда еще рвущимися наружу пленниками. И что теперь? Ведь без нее человек не сможет нормально мыслить, все будут спутывать в тугой клубок воспоминания. Как быть, это конец? Почти… Неприятно скрипнула входная дверь, послышались торопливые и чересчур громкие шаги. Человек поднял глаза: перед ним стояла девушка: такие же огненно-рыжие волосы, как и у его лучшего друга, красиво обрамляют осунувшееся лицо. Сердитость голубых глаз, подчеркнутых темными тенями бессонницы, тут же испаряется, сменяясь сочувствием, участием и состраданием. Она присаживается на то же место, где несколько часов назад храпел светловолосый толстяк со смутно знакомой фамилией Дурсль. И вдруг крышка этого злополучного ларца закрывается сама собою: без всяких механизмов, теперь она держится на магии, на особом волшебстве… Девушка робко улыбается и получает ответную улыбку – значит все хорошо. Расплатившись с барменом, эти двое обнявшись, покидают бар. Сундук внутри у человека починен и обвязан эластичной лентой, которая гораздо надежнее креплений, что так и не смогли сдержать натиск воспоминаний. Но означает ли это, что они надежно заперты? Почти…
|
